Соль Саракша - Страница 29

— О том, что от личности всё зависит, — сказал Князь. — Эти, как их доктор величает, эманации Мирового Света, видимо, услиливают то, что в человеке раньше заложено было. То, что никакой пропаганде сдвинуть не под силу… Знаешь, за что на самом деле отца из Гвардии попёрли?

Впервые на моей памяти так и сказал — отца. Не «господина полковника»!

— Если нельзя, то и не говори, — сказал я.

— Тебе — можно, — сказал Князь. — История совершенно дурацкая. Был День Отцов. Торжественное построение, приём в действительные бойцы Гвардии и всё такое. Жена полковника Апцу притащила портативную кинокамеру — хотела запечатлеть, как ихнему сыночку вручают берет и перчатки. Запечатлела весь праздничек. И потом всем гостям целый год крутила этот киношедевр, до тошноты. Сначала извольте фильм, потом застолье… А среди гостей случился как-то один дотошный дозер. «Ну-ка, — говорит, — отмотайте немного назад»…

— И что? — я даже дыхание затаил.

— Оказывается, этот дозер был в своё время простым «топтуном» и здорово насобачился читать по губам. Вот он и углядел, что полковник Лобату орёт не «Славу Отцам», а старый имперский гимн, тот самый — «Чаша Мира наполнена славой»… Ну и всё. Кончилась карьера…

— Ерунда какая, — сказал я. — Ну забылся…

— Не забылся, — сказал Князь. — Просто присягу два раза не дают. Во всяком случае настоящие офицеры.

— Ну и сволочь ты, Динуат, — говорю. — Таким отцом только гордиться можно, а ты…

— Не твоё дело!

Тут бы мы, несомненно, крепко помахались, да дело было на крыше. А драться на крыше хорошо только в кино, потому что в кино-то непременно упадёшь на воз сена.

Однако вокруг санатория «Горное озеро» никаких возов сена не наблюдается.

Может быть, именно поэтому крыша — самое наше любимое место. Отсюда очень далеко видно во все стороны. И понимаешь, почему древние считали, что Саракш есть содержимое Чаши Творца.

Дальние-дальние Три Всадника, кажется, нависают, как три когтя, надо всем Горным краем, и карабкаться на эти вершины, скорее всего, придётся по отвесному наклону, «отрицалке»…

На самом деле это не так, и до войны скалолазы на Трёх Всадниках то и дело совершали восхождения, обогащая горцев-носильщиков. Целое племя этим кормилось. Теперь, поди, вернулись к своему исконному ремеслу — разбою…

…— Ладно, — говорю. — Проехали. Не хватало мне ещё за чужого отца переживать — своего страдальца хватает… Слушай, Князь, а может, всё дело в половом созревании?

— Не срастается, — говорит Князь. — Мы вот с тобой вполне себе созрели, но песни-то пока не орём! И выродков тогда лечили бы путём кастрации, и наследственность заодно пресекли…

— Интересная мысль, — говорю. — Подскажи её господину Рашку… Кстати о нём! Болтаем слишком много! И слишком много он про нас знает! И про часы, и про револьвер…

— «Отчичи» стучат, — отвечает Князь. — Это у них называется «сигнализировать». И вообще в маленьких городках все всё друг про друга знают. Господин Рашку может просто целый день сидеть да пялиться в окно — и будет в курсе всех дел Верхнего Бештоуна…

И тут мне пришёл в голову очередной умственный джакч.

— Князь, — сказал я. — А по-твоему, кем лучше быть — джакнутым или выродком?

— Неверная постановка вопроса, — сказал Князь. — Не лучше, а достойней! Тогда ответ очевиден. Поэту, например, положено всегда быть в оппозиции к существующему режиму… Если это, конечно, настоящий поэт… А вот солекоп — существо по определению верноподданное…

Но сцепиться мы не успели, потому что загрохотала жесть.

Жестяной лист мы нарочно кладём под чердачной дверцей, ведущей на крышу — чтобы никто не смог подкрасться незаметно.

Не смогла и Рыба.

— Мальчишки! — закричала она. — Вы должны это видеть!

— Чего видеть?

— Пациента нашего!

— На кой он нам сдался? — спросил я. — Сама же сказала, что он кабачок… Или он вдруг заговорил на древнекидонском?

— Нет, ещё интересней… Сами увидите!

— У нас тут важный разговор, — сказал Князь. — Кстати, девушка — он у вас так и лежит в комбинезоне и ботинках?

— Зачем в комбинезоне? — обиделась Рыба. — Сняла я с него всё, как заведено в больнице…

— Срезала, что ли?

— Полагается с ожоговых срезать, — сказала Рыба. — Но ничего не вышло. Ножницы чуть не сломала. Потом догадалась, как с этой одёжкой обращаться…

Вот снова она нас приложила!

— Ну и как? — спрашиваю.

— Очень просто, — сказала Рыба. — Я же знаю, где на обычном комбинезоне положено быть швам. И по этим местам стала водить пальцем — вверх и вниз. Когда вниз — шов расходится. Когда вверх — наоборот. Как «молния», просто невидимая. Только однажды замешкалась — оказалось, на груди там застёжка косая, как у мотоциклиста… Чистенько сняла, лишней боли не причинила… Да и ткань не прикипела, не пришлось отрывать…

— Ну и как пациент? — спрашиваю.

— Рост выше среднего. Сложение атлетическое. Термическое поражение первоначально составляло девяносто пять процентов тела…

— То есть как это — составляло? — сказал Князь.

— А так, что теперь только восемьдесят. Заживает чуть ли не на глазах. Доктор считает, что всё дело в составе крови, то и дело гоняет меня за пробами…

— А ты-то как считаешь? — сказал Князь и подмигнул мне украдкой.

— Я сделала всё, что могла, — вздохнула хитрая ведьма. Про ворожбу свою не упомянула.

Ну ничего, сейчас я тебя поставлю на место!

— Рыба, — говорю. — А у него как — во всех местах сложение атлетическое?